Летом 2021 года в Creative Writing School проходил конкурс на получение стипендий в осеннюю мастерскую «Новая реальность: как быть писателем и блогером» Ольги Брейнингер. Представляем работы стипендиатов.
Конкурсное задание
Опишите одно и то же событие в двух разных форматах: как фрагмент из рассказа или эссе (не более 4000 знаков) и как пост в блог (не более 2200 знаков).
Наталья Быкова
Внутренняя геометрия. Эссе
Марина Абрамович писала об искусстве как о единственной цели существования. Искусство — это я, это выражение внутренней боли и стремления. Для создания произведения нужно сосредоточиться на себе, использовать личную историю.
Творчество дает возможность заниматься исследованиями потаенных тропинок сознания. Но искусству нужно отдаться, иначе зачем вообще им заниматься. Иначе зачем называть себя художником.
Смерть — важный элемент искусства, без которого сложно представить самые драматичные работы. И я рано поняла простое правило: порой̆, чтобы тебя услышали, нужно умереть.
Есть множество продуктов человеческой мысли, рассматриваемых через призму раннего самоубийства. Франческа Вудман, сбросившаяся с крыши в возрасте 22 лет после череды тяжелых творческих разочарований, молодая и покинутая, оставила в наследство 120 фотографий и набор негативов.
«Я плаваю в плазме. Мне нужен учитель или любовник. Мне нужен кто-то, кто рискнёт со мной связаться. Я такая тщеславная и такая мазохистка», — писала Франческа Вудман в дневниках.
Идея о наставнике — здравая, полезная, живая. Мне тоже нужен был помощник, друг, учитель — человек, который возьмет меня за руку и поведет сквозь лабиринты подсознания, объяснит мне, как достичь желаемого, как нужно изучать искусство. Увы, я не обнаружила такого человека, поэтому пришлось его придумать.
«Я в картине? Я вхожу или выхожу? Я могла быть призраком, животным, мертвым телом, а не просто девочкой, стоящей в углу».
Отец Франчески, говоря о самоубийстве дочери (Вудманы, 2010), вспоминает, как ее расстроила кража велосипеда. Случайная фраза превращается в легенду, и спустя двадцать лет рождаются статьи, где смерть юной художницы объясняется нервной психикой, бытом и исчезновением любимой вещи. Типичная хроника: перебралась в Нью-Йорк, много работала, подготовила несколько проектов книг со своими фотографиями, но только одна из них была издана при ее жизни.
А что на самом деле происходило в душе Франчески? Единственный способ узнать — пристально вглядеться в ее работы.
Искусство и смерть. Текст из блога
Последнее время я часто рассуждаю о связи искусства и смерти. Мне нравится сопоставлять творчество любимых художниц и поэтесс, сравнивать их биографии и подход к самовыражению. Есть три вещи, которые неизменно притягивают мое внимание в процессе изучения искусства — это запрет, тайна и нарушение границ.
Приведу несколько примеров — расскажу о трех восхитительных женщинах.
✨ 1. Нарушение границ
Марина Абрамович — художница. Я искренне рекомендую ее мемуары «Пройти сквозь стены», которые стали для меня настоящим вызовом. Марина работает со стыдом; она не боится пустить зрителя за пределы дозволенного, это пленяет и позволяет бороться с чувством вины. Полное обнажение перед читателем создает уникальное и личное высказывание.
✨ 2. Тайна
Вивиан Майер — фотограф. Женщина, творившая в тени, непознанная, не разгаданная. Когда жизнь творца остаётся за кулисами, это всегда пленяет. Я всегда была неравнодушна к творцам-одиночкам, а Майер при жизни не опубликовала ни одной работы, не стремилась к признанию и славе. Сейчас это позволяет нам сосредоточиться на самих историях Вивиан и людях, которых она фотографировала.
✨ 3. Запрет
Смерть — тема табуированная. Франческа Вудман — фотограф и модель. Раннее самоубийство позволяет взглянуть на работы Вудман в определённом фокусе. Ее волшебная страна чудес — это секрет, который не хочется разгадывать. Я помню, как впервые посмотрела документальный фильм о художнице (Вудманы, 2010), и долгое время размышляла о том, что именно внутренняя тоска и заинтересованность темой умирания позволила Франческе создавать такие яркие, сюрреалистичные объекты искусства.
Макарова Варвара
Эссе
все началось с веры в то, что на этот раз сбудется. началось с поездок — селигер, адлер, новгород. три места — три ступеньки. я смотрела на нее и училась жить так же глубоко и по-настоящему. она всегда была честной — ее честность меня придавливала, я лежала под ней и не могла пошевелиться. и крикнуть о том, что меня придавило, тоже не могла — честности не хватало. она всегда была на своей стороне и никогда не переходила на мою — так что на ее стороне нас было двое. она была больше всех, кого я знала, ее присутствие расширяло меня внутренне, но внешне — уменьшало. после третьей поездки я совсем повзрослела — вытянулась от наших разговоров о боли, страхе, любви и правде.
и тут она ушла. я, как вытянувшийся подсолнух, осталась без опорной досочки, к которой меня привязали. досочку резко выдернули, и я начала падать. хваталась за то, чему научилась от нее, но все рассеивалось, растворялось, теряло очертания. она — сможет встретиться со мной через месяц. я — хочу говорить с ней ежеминутно, без пауз, без ненужных перерывов на еду и сон. я хочу меняться с той скоростью, которую она мне обеспечивала, до которой она меня разогнала. я готова приезжать, куда она скажет, привозить, что ей будет нужно, чтобы только слушать ее.
но нет, я не готова. потому что я была девочкой 5-ти лет, с которой не хотели играть в песочнице и дружить в детском саду. девочка никогда не понимала, почему и за что — и все еще не понимает. но она выучила правило — никогда не признаваться в любви тем, кто не любит ее. когда ее не приглашали на школьные тусовки, она решала уравнения, читала Толстого и параграфы по истории. ей не все нравилось, не все подходило — но ей было чем бросить в тех, кто бросал ее. и сейчас нужно так же. плохо одно — та девочка уже давно поняла, что просто защищается от боли, которую невозможно признать, потому что она потоком снесет все ее внутренности, пожаром спалит все ее постройки. после нее не останется ничего живого — эта боль ее ровесница, которую она годами держит в тюрьме. неужели та не отомстит, если выпустить ее на свободу? проще менять замки и проверять, что боль все еще там.
там, и ничего ее не унимает. можно больше никогда не писать подруге, можно выставить перед ней картинку своей счастливости, может, выкинуть агатовое кольцо, которая она подарила. но заменить ее некем. никто так не подпирает, не дополняет, не растит. может, она просто почувствовала себя моей подпоркой и поэтому ушла? может, они все — уходившие — себя так чувствовали? но я не могу не опираться, во мне не хватает чего-то ровного, стойкого, негнущегося. мне некогда замечать тех, на кого я опираюсь — я интересуюсь их болью, только пока она касается моей, пока они могут помочь мне от нее избавиться, убить, затравить ее в этой клетке — хоть что-то, только бы я больше не оставалась с ней наедине.
но они уходят, и боль растет — как будто съедает их, таких огромных, цельных, желанных. и ее моя боль съела — не подавилась, не закашлялась, ничего от нее мне не оставила. я не прощаю тех, кто накормил мою боль. они будут кормить ее снова, она будет расти, здороветь и побеждать меня. так что больше я не напишу ей, не доверюсь, не полюблю. я теперь ненавижу — она в списке предателей, тех, кто нужен мне и кому не нужна я. там мало имен — я нечасто находила, от кого можно выздороветь. а другие меня не интересуют — я слушаю их и жду, когда они закончат и попрощаются, чтобы я снова могла выйти на охоту за своими лекарствами.
Пост в блог
«я сейчас не смогу встретиться, давай где-то через месяц. мне надо побыть одной и восстановиться».
а потом я вижу, как она встречается с другими — смеется с ними, делится собой и, кажется, восстанавливается. она отдает себя тем, от того взамен получает равное. тем, кто может наполнить, поднять, вернуть ее в жизнь. я узнала, что не могу.
я ответила ей обычное «хорошо, отдыхай» — чтобы она не поняла, какая она нужная. я смогу без нее — с самого детства научилась выживать безо всех, кто может без меня. почти всегда это означает быть одной, но я согласна — в унижении мне хуже, чем в одиночестве.
теперь мы совсем не разговариваем — она продолжает наполняться другими, а я — ждать, когда очередь дойдет до меня. как только она напишет, я сразу окажусь «над». я буду выбирать, отвечать ей или нет, и, когда решу ответить, верну ей то, чем она бросила в меня. «прости, я сейчас не смогу. давай через месяц?»