Санкт-Петербург, декабрь 2006 г.
Бесконечная лестница эскалатора, кряхтя и постанывая, ползет вверх. Стоя в толпе, я рассеянно смотрю по сторонам, прислушиваюсь, втягиваю носом воздух. Как странно быть здесь опять — гостьей в собственном доме, в любимом городе, который так давно не мой. Поправляю солнечные очки, они все время сваливаются со лба, в очередной раз ругаю себя за привычку всюду таскать их с собой, такую неуместную в декабрьском питерском метро. На самом верху эскалатор снова встряхивает, очки падают на нос, и я вдруг слышу знакомый голос:
— Так и знал, что она припрется в темных очках! — Андрей стоит, опираясь на перила эскалатора, и смотрит на меня сверху вниз с ласковой усмешкой. Водрузив очки обратно на лоб, я внимательно вглядываюсь в него. За одиннадцать лет, что мы не виделись, он не слишком изменился, вот только как-то неуловимо повзрослел, чуть раздался вширь, чуть солиднее одет. «Заматерел», — грустно думаю я.
— Привет, — приподнимаюсь на цыпочки, целую подставленную щеку, вдыхаю давно забытый запах. Оглядывает меня цепким взглядом:
— А ты не меняешься, Белка.
— Все дело в прическе. — Я будто пытаюсь оправдаться. Он протягивает мне руку, и, взявшись за руки, мы выходим из метро. Вокруг гудит и суетится полуденный Васильевский остров, запах реки перебивается выхлопными газами, на ступеньках метро странные люди в белых футболках, натянутых поверх курток, с надписями «Евреи за Иисуса», со всех сторон тянут ко мне руки с листовками, и это кажется символичным. «Стоило ехать сюда из Израиля, — усмехаюсь про себя, — чтобы увидеть такое нелепое действо!»
Он ведет меня за собой:
— Прости, у меня короткий перерыв. Ты голодна?
В маленьком кафе полно народу, все деловито потребляют один и тот же невзрачный бизнес-ланч. Андрей приносит свой поднос, расставляет маленькие тарелочки по столу, принимается за еду. Я потягиваю кофе, грея руки о чашку. Если бы он не бросил меня тогда, в девяносто пятом, думаю неспешно, я бы, наверное, до сих пор жила здесь. Бегала бы вот так же в обед в кафе где-нибудь на Васильевском или на Петроградке…
***
Израиль, июль 1995 г.
— Погуляем, искупаемся, а потом я дам вам обед в лучшем рыбном ресторане Тверии. — Папа отворачивается от дороги и горделиво смотрит на нас с сестрой. Мы расплываемся в ответных улыбках — день обещает быть чудесным. Высокое солнце в ярко синем небе освещает каменистые уступы гор, покрытые желтой, словно выжженной, травой, выделяя и подсвечивая каждую деталь, будто хочет, чтобы я запомнила этот вид навсегда. Дорога круто спускается вниз, туда, где бирюзовой слюдой сверкает озеро Кинерет, в приоткрытое окошко задувает горячим зноем.
— Жалко все-таки, что Андрей не приехал. — Папа подкручивает колесико, делая радио громче. Стараясь перекричать музыку, заученно повторяю:
— Лагерь же, папочка, как ты не понимаешь! Такой шанс выпадает не каждому! Университет все оплатил, лагерь международный, в Риге, там лекции, интересные люди! — Эту мантру я твержу из раза в раз, изо всех сил стараясь объяснить нежелание мужа провести лето со мной в Израиле. — Я бы тоже не смогла отказаться от такой возможности!
Дорога уже идет вдоль озера. Настроение испортилось. Открываю окно пошире и подставляю лицо раскаленному ветру. «All the lonely people, where do they all come from? », — поет радио. Молча глядя в окно на банановые плантации и приближающийся белый город, вспоминаю недавний сон: Андрей размашисто вышагивает впереди по Невскому. Я тороплюсь за ним, не успеваю, почти бегу, протискиваясь сквозь толпу, повторяю жалобно в широкую спину: «Ну, может быть, хоть после лагеря сможешь приехать». А он, чуть повернув ко мне голову, глядя искоса сверху вниз, цедит отрывисто: «Посмотрим. Не думаю».
Нет, так не годится. Сбрасывая наваждение, резко встряхиваю головой. Сегодня мы, наконец, поговорим, и я смогу все исправить. Последний год был сложным, но ведь раньше все было отлично. В конце концов, мы же любим друг друга, и нельзя об этом забывать! Под обеспокоенными взглядами сестры снова лезу в сумку, проверяю, на месте ли телефонная карточка.
— Телефон, телефон, папа, останови тут! — Не дожидаясь остановки машины, я рванула ремень и сгребла в охапку сумку.
— Что за пожар? — Папа притормаживает на обочине, а уже я ринулась к автомату, одиноко торчащему на лужайке на самом солнцепеке. Разогревшаяся на солнце трубка обжигает мне руку. Вставить карту, набрать код страны, код Питера, номер — и вот уже любимый баритон произносит свое всегдашнее «Аллё».
— Андрюшечка, ну как ты? Соскучилась ужасно! Ты вчера вернулся домой? Как было в лагере? У меня всего пятнадцать минут, рассказывай скорее!
— Привет. — Голос на том конце звучит напряженно. — Я хотел тебе сказать, Белка… В общем, не возвращайся в Питер. Оставайся в Израиле. Пойми, Белка, тебе там будет лучше. Нам надо расстаться. — Как сквозь вату доносятся слова: «Для твоего же блага… родители… не получилось… долго терпел…»
— Что случилось? — перебиваю внезапно осипшим голосом.
— Ну, в общем, в лагере я встретил девушку… — Тошнота подступила к горлу. Чувствуя, что сейчас меня вырвет, сиплю в трубку:
— Забирай свои вещи и выметайся. — Звякнув, трубка косо повисает на рычаге, а я согнулась над вытоптанной травой и задохнулась горячей пылью, пытаясь сдержать спазмы. От машины ко мне торопится сестра.
***
Санкт Петербург, август 1995 г.
Вот я и дома. Войдя в любимую общагу Мат-Меха, с нежностью осматриваю пустой просторный вестибюль. Взгляд задерживается на отражении в стеклянной двери. Все-таки, здорово я похудела — за месяц восемь кило! Подбадривающе подмигиваю своему отражению, смело двигаюсь вперед. На вахте никого. Остановившись, бегло просматриваю выставленные за стеклом телеграммы и письма. Опа — открытка адресована Андрею. Из Польши. Наскоро читаю русские слова, аккуратно выведенные иностранным почерком: «Дорогой Андрей … было приятно познакомиться… Буду рад, если приедешь ко мне в Краков один или вдвоем с Машей». С Машей, значит. В горле поднимается дурацкий ком, не могу глотнуть, в глазах темнеет. Засунув смятую открытку в карман, нетвердым шагом поднимаюсь в комнату. Распахиваю дверь и застываю на пороге — пахнуло спертым воздухом, картина поспешного бегства представляется моему взору. Шкафы распахнуты, все вверх дном, среди мусора на полу чернеет одинокий мужской носок. Стоя в разоренной комнате, растираю бесконечные злые слезы по горящим щекам.
***
Санкт Петербург, декабрь 2006 г.
— Может, все же съешь что-нибудь? — Андрей смотрит заботливо, листает меню.
— Пожалуй, еще кофе. — Мы болтаем ни о чем. Рассматриваем фотографии, вытащенные из кошельков — мои дети, его дети, мой муж, его жена…
Глядя на него отстраненным взглядом, вспоминаю, как все начиналось. Как шумели по ночам деревья в лесном палаточном лагере летом 88-го, как он держал мою руку в своей, и я не могла вздохнуть от счастья. Неужели это мне было пятнадцать? Потом письма, много писем и звонков. Мой первый приезд в его город, он в красной рубашке, высокий, голубоглазый, счастливый, водит меня по пыльным улочкам степного городка, знакомя со всеми, шепчет, смеясь и поправляя мои вечно падающие солнечные очки: «Ты такая нездешняя». Любовь… Любовь? Мы пишем друг другу каждый день, его аккуратный мелкий почерк, и мой — размашистый, как курица лапой. Он пишет, что поступает в военное училище в Киеве, в ужасе шарахаюсь — я девочка из семьи почти-диссидентов, но ведь любовь! Приезжает на каникулы, молодой курсант, а я еще школьница, мама боится оставить нас одних, он шепчет, что мы всегда будем вместе, а я не знаю, сомневаюсь, не понимаю. Закончила школу, провалилась в Универ, живу с подружкой в Питере, летаю раз в месяц в Киев — Лавра, Крещатик, Андреевский спуск… с Андреем по Андреевскому спуску, бегом, за руки, вперед, к счастью.
Мой взгляд постепенно фокусируется на его лице, и я размышляю о том, как счастья не получилось. Сидим в кафе, совершенно чужие. Протягиваю руку, провожу пальцами по прохладной щеке, дотрагиваюсь до знакомой родинки. Вздрагивает:
— Что с тобой?
— Спасибо тебе.
— За что?
— За все, что у меня есть сегодня…