Весь мир, казалось, был наполнен запахом малины. Тягучим, как свежесобранный мед, с нотками ванили и фиалки. Этот запах напомнил ему о детстве: серебристый «пассат» ныряет среди лесных ухабов, солнечные зайчики пляшут в зеркалах, и Андрей с сестрой подпрыгивают на заднем сиденье. «В старом лапоточке по рытвинам, по кочкам», — все смеются, кроме Андрея. Сбоку — Катюша в желтых резиновых сапожках, ее пальцы цепко ухватились за детское ведерко. Он хотел взять ведерко себе, но сестра не уступила: она старше на два года, с ней не очень-то поспоришь. И ему достался старый белый бидончик со щербинками по черному краю — где ж столько ягод найдешь?!
А в лесу хорошо. Пока желтые сапожки мелькают в зарослях, мама пересыпает в бидончик всю свою малину, подмигивая: «Мы никому не скажем». Птичий хор высоко под куполом сосен, гудение комаров возле самого уха, хруст малинника под ногами. И вкус лета в бидончике, доверху заполненном бархатистыми ягодами. Это было задолго до того, как отец ушел из семьи, а Катя, выскочив замуж, уехала далеко, почти на край земли. Задолго до того страшного диагноза, который располовинил его жизнь на «до» и «после».
…Зрительный зал был полон. В три яруса он высился над сценой, словно кремовый торт, который вот-вот разрежут на куски лучи черных софитов. Но Андрей ничего не замечал. Только возле правого плеча — золотистый нимб ее волос и этот аромат — летний, хмельной. Он никак не мог сосредоточиться на спектакле, украдкой поглядывал вправо, узнавая о происходящем на сцене лишь из ее жестов и мимики. Вот она смеется, запрокидывает голову, поправляет растрепавшиеся волосы. Иногда он ловил ее взгляд, и сердце заполошной птицей металось в груди. Невозможное счастье!
Неделю назад они с сокурсниками договорились пойти в Купаловский на «Павлинку». Но в последний момент всё посыпалось. Кто-то сослался на долги по исторической грамматике, кто-то на приближение сессии. Алина с Машей «спрыгнули» в последний момент из-за недоделанной курсовой — май не самый беззаботный месяц для студента. Остались они вдвоем: Андрей и Лиза. Он был уверен, что она не придет: где он со своими бесконечными учебными «хвостами» — приходилось подрабатывать курьером, — а где она, лучшая студентка филфака. Всегда первая среди неугомонной свиты смешливых сокурсниц: староста группы, красавица, отличница — ей бы на телевидении блистать!
Но она пришла. И теперь, когда актеры трижды откланялись, когда последний всплеск аплодисментов затих и говорливая толпа вынесла их к Александровскому скверу, они оказались впервые наедине — глаза в глаза.
А весна уже почти завершила свою работу — он только сейчас это заметил: позеленила землю и деревья, усеяла клумбы островками белых и красных петуний. Распределила стайки голубей, рассадила влюбленные парочки по всему периметру парка. И не забыла про фонтан, накрыв водным куполом чугунную фигуру мальчика и лебедя.
— Давно я так от души не веселилась.
В своей желтой кашемировой кофте Лиза была похожа на дерзкий одуванчик, который своим появлением нарушил зеленую геометрию городского парка.
— Какая ты… яркая. — Андрей споткнулся о ее вопросительный взгляд.
— Ты про кофту? Жёлтый — моя слабость. Почти «кофта фата». Как у Маяковского.
— Нет. Ты солнечная. «Сто сорок солнц», и даже больше. Неизмеримо больше.
Андрей возвышался над ней — статный, безупречно красивый. Если бы не черная повязка по диагонали лица… С самого детства он занимался дзюдо: после уроков, едва сменив рюкзак на спортивную сумку с закорючкой Nike на боку, через весь город мчался в борцовский зал. Он упрямо карабкался по радуге поясов: белый, желтый, оранжевый… Совсем чуть-чуть оставалось дотянуть до черного. Но врач-онколог с забавным армянским акцентом вынес вердикт: ретинобластома — рак глазной сетчатки. И борьба шагнула за пределы спортзала — в душные больничные палаты, пропахшие хлоркой и фенолом.
Мать крутилась на трех работах, надо было хоть как-то вытянуть дорогостоящее лечение. Часто по ночам он слышал ее сдавленный плач — наверняка рыдала в подушку, чтобы сын не слышал. А отец… Отец писал письма, исправно — раз в месяц — присылал деньги, которых не хватало даже на питание. Андрей однажды в сердцах сгреб пожелтевшие конверты в охапку и сжег на заднем дворе дома, возле старой липы. Долго стоял, не отрывая взгляд от костра. Смотрел, как языки пламени слизывают синие буквы и огненным пунктиром исчезают в воздухе. Болезнь тогда отступила, но левый глаз спасти не удалось, и уродливый шрам приходилось прятать от посторонних.
— Ты похож на Пирата, — улыбнулась Лиза, вглядываясь в его лицо.
— На Джека Воробья или на Корсара?
— Ни на одного из двух, — рассмеялась она. — В детстве у меня был кот. Белый котище с черным пятном на левом глазу. Мама его за это Пиратом назвала. На него ты и похож.
— А порода его… не сфинкс случайно? — Он стянул бейсболку и похлопал ладонью по голой макушке. — Видишь: лысина. Отполированная… Тебя она не смущает?
— А я люблю лысых. Гошу Куценко обожаю. Есть что-то уязвимое в лысом мужчине. — Взгляд ее стал серьезным. — Помнишь ветхозаветного Самсона? Был назореем — посвященным Богу, почти святым. Скучным донельзя. А когда лишился волос, превратился в обычного человека — ранимого, но такого близкого. Теплого.
— Твой Самсон плохо кончил. Любимая предала, филистимиляне ослепили. В темницу бросили… Кому он нужен? Слабый и слепой. — Голос Андрея дрогнул.
Лиза сделала шаг ему навстречу и посмотрела прямо в глаза. Обычно собеседники отводили взгляд от его лица, но она подошла так близко, что он слышал взволнованное дыхание, видел, как растекаются змеистые прожилки в ее глазах. Потом прикоснулась к его щеке, бережно тронула край повязки.
— Я… Я буду твоими глазами.
Чей-то шаловливый малыш вспугнул стайку голубей. Они сорвались с места и унесли её слова высоко в предзакатное небо — туда, где в тенистых кущах галдят птицы, где круглый год зреет малина и сладкий сок питает плодоносящую землю. Туда, где нет боли и нет страдания.
Они еще не знали тогда, что спустя три года — целых три года, отвоеванных у смерти, — она будет держать его за руку, неумело исполосованную лезвием. И шептать пересохшими губами, что жизнь есть дар и никто — слышишь, никто! — не имеет права отказываться от него. Спустя три года в их рай вновь ворвется болезнь с ее запахом хлорки и фенола, страдания и безысходности.
Но этот майский вечер, осененный зеленью Александровского сквера, был пронизан тонким ароматом лесной малины.