Случилось это в темную, жаркую ночь. 5 июля 1917 года.
Молодой врач вышел, покачиваясь, в больничный двор. В поисках точки опоры облокотился о шершавую стену и сполз по ней на корточки. Достал папиросу, закурил. Направил усталый взгляд в небо. Он не мог понять, что он там, в небе, потерял, а следовательно, никак не мог найти.
— Юнкера совершили налет на редакцию — неожиданно прозвучал голос фельдшера.
— Я думал, я тут один.
— Пока еще нет.
Доктор молчал. Его тело отчаянно просило спать, а в сознании на страницах газеты «ПРАВДА» один за другим появлялись множественные огнестрельные отверстия.
— Так себе отпуск, да? — Фельдшер продолжил что-то говорить про большевиков, эсеров, Керенского, но собеседник его уже не слышал.
Пальцы правой руки врача настукивали ритм куплетов Мефистофеля из любимой оперы. Через пару секунд подключилась левая рука с сигаретой. Она интенсивно совершала движения вправо и влево, имитируя дирижёрскую палочку. Крики с улицы, выстрелы, стенания раненых демонстрантов хором запели: «Сатана там правит бал! Там правит бал! Там правит бал!»
Его постановку внезапно прервал скрип открывающейся двери, следом голос Нины Палны:
— Иван Сергеевич, роженицу привезли!
— Раненая? — Вопрос звучал риторически.
— Нет. — Ответ санитарки удивил врача.
— Зачем меня беспокоите? — В своем голосе он услышал раздражение.
— Роды неблагополучные.
Доктор наспех сделал несколько затяжек. Бросил непотушенную папиросу в надежде, что она сожжет этот мир дотла, и последовал за санитаркой.
В палате он увидел измученную женщину, пот на ее лице высыхал грязными разводами, глаза закрыты, она что-то бормотала себе под нос. Нина Пална ждала его с кувшином воды и накинутым на руку полотенцем. Полотенце привлекло внимание Ивана Сергеевича. Аккуратно вышитые красные цветы в вазе и слова «Люблю серд. Дарю навеч.» словно насмехались над ним. Он направился к умывальнику. Вода была практически ледяной, руки жгло от мыла и щетки.
— Сколько раз я их уже сегодня мыл? — спросил он так, словно хотел услышать точный ответ.
— Много, — настороженно, ожидая продолжения атаки, ответила Нина Пална.
Иван Сергеевич встряхнул руки и указал на полотенце:
— А это откуда?
— Чистые закончились, я достала свое. Сама вышивала! — Ее обычно прислуживающий голос прозвучал мягко, бережно и гордо.
Врач почувствовал, как вместе с водой полотенце впитывает раздражение.
— Что она говорит?
— Колдуны хотят уничтожить светило, наказание за прегрешения, Бог наводит страх, — монотонно повторила слова роженицы санитарка.
— Как она из деревни у нас оказалась?
— Ее сначала в фельдшерский домик привезли, доктор направил в город.
«Как будто в городе знают, что делать», — подумал Иван Сергеевич и приказал снять простынь.
От первого прикосновения роженица запрокинула голову и открыла полные страха глаза.
— Тише… Тише… Как звать тебя?
— Татьяна, Тася она, — отозвалась Нина Пална, но сразу осеклась, увидев, как на скулах врача заиграли желваки.
— Много раз рожала? — спросил Иван Сергеевич, продолжая осмотр.
— Он будет кривой и с пятном, — беспокойно, в никуда произнесла женщина.
— Много раз рожала? — более громко и настойчиво повторил вопрос врач.
Роженица медленно моргнула, тяжелые веки потянули вниз за собой голову.
— Значит, опытная. Выжившие есть?
— Ага.
— Много? — По ее глазам он понял, что этот вопрос был ошибкой. Тася вцепилась руками в операционный стол и издала пронизанный смертельной мукой крик.
— Потерпи. Сейчас я исследую изнутри.
— Не место мужикам видеть, как бабские дела делаются! — Она схватила его руки своими потными руками, защищая право на смерть.
Иван Сергеевич растерянно обернулся. Словно из ниоткуда перед ним возник фельдшер, в руках маска и склянка с хлороформом, во взгляде читалось: «Связаться с дураком и сатане накладно». Врач кивком дал согласие на наркоз, пошел вновь мыть руки и еле слышно произнес:
— Сегодня я здесь решаю, что кому видеть.
Роды Иван Сергеевич видел пару раз во время обучения, дальше сразу на фронт. Помогая руками, он рассматривал раскрывающуюся матку и искал сравнение с пулевым ранением. Снаряд остался в теле, врач представлял, с какой начальной скоростью попала семенная жидкость в полость женщины, какое расстояние было до поражаемого объекта, были ли преграды, словно умение извлекать пули должно было помочь извлечь ребенка, понять, каким образом произошло разрушение тканей роженицы, а следовательно, каким образом лежит снаряд.
Сделал глубокий вдох и на выдохе ввел руку в матку в поисках ножки. Тело Ивана Сергеевича мгновенно напряглось в сопротивлении новым ощущениям. Кисть почувствовала тепло, которое стало подниматься к предплечью, плечам, растекаться по спине, заполняя собой все внутреннее пространство доктора. Звонко зазвучали мысли в сознании врача: «Нет тебя и их. Есть только целое. Позволь родиться его новой форме». Сопротивление отступило, он почувствовал, как сливается с роженицей и плодом.
— Просыпайся! — Фельдшер потряс родившую за плечо.
Тася посмотрела на младенца снизу вверх.
В свете операционной лампы она могла разглядеть только его темные очертания, похожие на фасолинку. «Так колдуны похищают светила», — голос знахарки всплыл в памяти родившей.
Она еле слышно произнесла:
— Нельзя смотреть в темноту.
Не смотреть не могла. Сладковатый аромат манил. Тася устало подняла руки, но младенец проплыл мимо ее взгляда и упал в руки Ивана Сергеевича.
Врач смотрел на новорожденную сверху вниз.
Немного синюшная, сморщенная, словно чернослив, который только что ложкой вычерпали из кастрюли с компотом. Чернослив с сыроподобным налетом.
«Хорошо, что не сахарным, не успели местные знахарки закинуть рафинад в утробу, чтобы выманить младенца», — подумал Иван Сергеевич.
Фельдшер довольно закурил папиросу, перебив все запахи больницы, околоплодных вод, крови. Сквозь дым пробилась тревожная тишина. Руки врача, от которых требовалась уверенность, начали ее утрачивать, он поторопился. В голове вертелись пугающие слова из учебника «печальные последствия», «опасность». Эти печальные последствия он и пытался обнаружить, вертя и похлопывая новорождённую, к своему успокоению не находил. Руки, ноги в верном положении, поворот выполнил вроде без последствий. Только не кричит, передал Нине Палне.
Санитарка окунула младенца в таз с холодной водой, горячей, еще раз в холодную. Раздалось громкое кваканье.
«Неужели лягушки?» — подумал Иван Сергеевич, через мгновение понял, что кричит девочка. Превращается в лягушку, так и до человека вырастет, — усмехнулся врач.
— Они боятся тьмы и за своим страхом не видят света Бога, — с этими словами Нина Пална положила младенца на грудь родившей, как каравай на стол.
То, что происходило с Тасей сейчас, было абсолютно не похоже на предыдущие роды. Она не находила в себе страха и беспокойства. Она не находила в себе ничего. Чувствовала только свои глаза, как будто только они от нее и остались.
Лучи лампы стали отражаться от кожи девочки, проникать внутрь этого существа. Теперь она стала главным источником света в комнате, наполняя светом образовавшуюся пустоту матери. Она была совсем не похожа на ангелов, которых изображали на иконах, но Татьяна точно знала, что ангел должен выглядеть именно так.
Новорожденная на краткое мгновение приоткрыла глаза, в них мама успела рассмотреть два огромных черных неба и громко засмеялась. Вместе с роженицей засмеялся Иван Сергеевич, смеялась и Нина Пална, только фельдшер брезгливо сплюнул в раковину и удалился из операционной. Помещение вновь наполнилось запахом антисептиков, мяса, крови и слегка уловимым сладковатым ароматом.
Молодой врач вышел, покачиваясь, в больничный двор. В поисках точки опоры облокотился о шершавую стену и сполз по ней на корточки. Достал папиросу, закурил. Направил взгляд в небо. Луна померкла в первом часу.
5 июля 1917 года родились трое: мать, младенец и врач.